Протоиерей Валентин Амфитеатров

«Священнический труд тяжел,

очень тяжел, если исполняется

по чину и по совести, но он безмерно легок,

когда священнику приходится видеть добрые плоды

посеянного им на ниве любви...».

Протоиерей Валентин Амфитеатров

Отец Валентин родился 1 сентября 1836 г. в селе Высоком Кромского уезда Орловской губернии в благочестивой семье священника Николая Амфитеатрова и его супруги Анны.

Одиннадцати лет он поступил в Орловскую Духовную семинарию, а в 1853 г., согласно прошению, был переведен в Киевскую. Сохранилось свидетельство о ее окончании, которое характеризует поведение юноши как «весьма хорошее», способности как «очень хорошие», а прилежание как «усердное».

В 1854 г. будущий пастырь поступил в Московскую Духовную академию, после окончания которой в июне 1858 г. хотел остаться в Москве, чтобы иметь возможность регулярно пользоваться библиотеками. Однако из-за отсутствия преподавательских мест в московских духовных школах он был определен в Калугу инспектором и учителем высшего отделения Духовного училища. Из писем калужского периода видно, что юноша болезненно переживал «невозможность иметь книги для чтения с целью образования себя».

В 1858 г. молодой выпускник Академии удостоился степени кандидата богословия, а в следующем году был переведен для преподавания всеобщей и русской истории и греческого языка в Калужскую семинарию, где за усердное исполнение своих обязанностей получил особую благодарность от правления.

В 1860 г. Валентин Николаевич женился на дочери протоиерея Иоанна Филипповича Чупрова, Елизавете Ивановне. По воспоминаниям ее брата, известного ученого и общественного деятеля Александра Ивановича Чупрова, они с сестрой росли «в прекрасной семье... среди разумных забот родителей и простой, но достаточной обстановки маленького города». Брак отца Валентина был счастливым. Через два года у супругов родился сын Александр, а позже три дочери — Александра, Любовь и Вера. Батюшка писал шурину: «Скажу искренне, что семейная моя жизнь дает мне столько наслаждений, что в них исчезает вся горечь жизни».

15 сентября 1860 г. архиепископ Тульский Алексий (Ржаницын) рукоположил Валентина Амфитеатрова во пресвитера Благовещенского храма города Калуги. Через четыре месяца ему разрешили уволиться с должности учителя семинарии. О служении его в те годы сохранилось мало сведений. В 1862г. отец Валентин исправлял обязанности члена Консистории, за что получил благодарность с внесением оной в послужной список. В следующем году он был награжден набедренником «по вниманию к его службе, паче же к трудам по Консистории, понесенным во время присутствования в оной».

5 августа 1864 г. молодой священник был определен на протоиерейскую должность в Лихвинский Троицкий собор и одновременно назначен благочинным и цензором проповедей. Еще через месяц на него возложили обязанности законоучителя Лихвинского уездного училища. Успешные труды на ниве преподавания Закона Божия были отмечены особой благодарностью попечителя Московского учебного округа.

Вероятно, вскоре после судебной реформы 1864г. священника Валентина Амфитеатрова избрали на должность судьи, в связи с чем его отец писал: «Благодарю Вас за добрую весточку о Вашем возрастании: Валентин Николаевич — судья. Лестно для молодого человека, но вместе и тяжело. Посли тебе Господь мудрость Даниила; может быть, предстанет пред тобой на суд не одна Сусанна, предстанут и иудейские старшины. Твои уста и твое перо изрекут Суд. Дай Бог оправдать Сусанну, оправдать невинность, оправдать сироту и вдовицу, утешить бедного и посрамить виновного крепкого. Это постоянная наша молитва; не посрами ты себя на судейском твоем [месте] и пред очами Всеведущего Бога».

В 1866 г. отец Валентин был «за отлично усердную службу, при отлично хорошем поведении» Всемилостивейше награжден бархатною фиолетовою скуфиею, и епископ Калужский Григорий (Миткевич) возвел его в сан протоиерея. В 1871 г. по Промыслу Божию молодой священник переехал в Москву. Это было исполнением его давнего желания — столица притягивала отца Валентина своими святынями, богатыми духовными традициями и книжными собраниями. По приглашению Московского губернского земства он занял должность законоучителя в учительской семинарии, а вскоре был перемещен на ту же должность в только что открывшееся казенное реальное училище.

Преподавательская деятельность продолжалась до января 1881 г., и результатом ее стали книги «Библейская история Ветхого и Нового Завета» (ч. 1. М., 1875) и «Очерки из библейской истории Ветхого Завета» (ч. 1. М., 1895; т. 2. Юрьев, 1910). Автор стремился возбудить по возможности желанный интерес к правильному и согласному с духом Православной христианской Церкви изучению закона Божия в семье и школе». В этих книгах «система изложения соответствует порядку библейского текста: глава за главой передается в общедоступном рассказе существенное содержание священных книг, причем поясняются более важные места и извлекаются, где возможно, догматические и нравственные выводы».

По ходатайству святителя Иннокентия, митрополита Московского и Коломенского, в 1874 г. отец Валентин был назначен в храм Святых равноапостольных Константина и Елены, находившийся в юго-восточном углу Кремля, в Нижнем саду. Кремлевские Константино-Еленинские ворота упоминаются в летописях уже в период правления благоверного князя Димитрия Донского, что указывает на существование в то время одноименной церкви. В 1651 г. боярин Илья Милославский на месте деревянной церкви построил каменную, которая простояла до 1928 г. Она считалась приходской, но, поскольку поблизости жилых домов не было, практически пустовала.

С назначением отца Валентина при Константино-Еленинском храме (его называли еще «Нечаянная Радость», по чтимому образу Матери Божией) постепенно образовался один из самых известных и многочисленных приходов в Москве. Евгений Поселянин писал: «У подошвы Кремлевского холма, со стороны Москвы-реки, у древней стены, окружающей Кремль, стоят два храма. Темно там, сыровато на этой широкой дороге, оттененной всегда стеной и холмом, и храмы были мало посещаемы. Отец Валентин доказал, что ревностный священник может привлечь молящихся и в покинутые, бесприходные храмы. Даже по будням в его храме бывало тесновато. Народ стекался к нему не только чтобы помолиться, но и чтоб открыть ему душу, излить накопившееся горе, спросить совета». На протяжении восемнадцати лет самоотверженный пастырь ежедневно служил Божественную литургию, после которой «с чрезвычайной «истовостью» совершал молебствия и панихиды, тех и других, по желанию пришедших, по нескольку», а затем беседовал с обремененными скорбями людьми.

Отец Валентин был великим молитвенником. Уже первая встреча с ним приносила заметное облегчение недугующему душой и подавленному скорбями человеку. А затем, приняв в свое духовное стадо, батюшка вел его ко спасению, как бы долог и труден ни был путь. В своем пастырском служении отец Валентин опирался на традиции православного старчества. Стараясь воспитать в прихожанах прежде всего внутреннее благочестие, он побуждал их обращать особое внимание на сокровенную жизнь души.

- «Нужно сторожить и запирать сердце и прислушиваться, как бы не ворвался враг (мысли нехорошие), — говорил он своей духовной дочери. — Как от вора оберегаются, так нужно и нам стеречь свое сердце... Нужно все рассматривать, вслушиваться, к чему ведет, скорее отгонять. Чем? Молитвою со слезами, покаянием, причащением... Нужно заповеди иметь в сердце; каждую неделю просматривать совесть, по заповедям ли живешь».

Исповедь и Причащение Святых Христовых Тайн отец Валентин считал главными основаниями духовной жизни. Он учил, что исповедь ни в коем случае не должна быть формальной. Покаяться — значит изменить свои мысли, чувства, желания и в первую очередь действия. «Кто хочет, чтобы в нем были мир, благодать, радость, а также чтобы и между ближними его господствовали мир, дружба, любовь, тот должен покаяться, то есть совсем измениться, а главное, он должен искать утешения в Господе Спасителе, Который всегда готов помочь кающемуся».

О таинстве Святого Причащения отец Валентин говорил, что «этот дар очень велик, и нет в целом мире другого, к которому можно его приравнять... достойное принятие Святых Тайн соединяет человека с Богом навеки, навсегда. Такой человек в себе самом носит благодать Божию. Он так же близок К Господу, как зеленеющая ветвь с плодоносным деревом, на котором растет». Своих духовных чад батюшка настраивал на частое Причащение: «Я очень люблю кто часто приобщается — это мои друзья». Но при этом от причастников требовалось серьезное приготовление. Признавая необходимым исполнение уставных требований, основное внимание он обращал на внутреннее состояние говеющих: «Господа принимать надо со смирением и кротостью и с радостью. Как Господь сказал: «На кого воззрю?» Потом Господь сказал по Воскресении: «Радуйтесь». После причащения надо радоваться, не надо никакого сокрушения».

В центр отношений духовника и его чад пастырь ставил обязательное послушание. Подчеркивая значение этой добродетели, он говорил: «Без послушания человек что дикий конь без узды: он красив и силен, но страшен и бесполезен... Что может быть приятнее юноши, когда он идет туда, куда ведет его опытная рука отца? Что может быть отраднее, когда видим дочь, слушающую со всем вниманием дружеский совет своей матери, знающей свет и тени этого мира? Как счастлива та семья, где живут люди, усвоившие себе послушание: старшие навыкли повиноваться закону Божию, закону с моего государства, а младшие идут по стопам старших!»

Действенным средством воспитания прихожан были проповеди. Многие находили в них ответы на свои вопросы и недоумения. ( Сам батюшка свои проповеди не публиковал, а после его кончины дочери его Любовь и Вера издали по сохранившимся рукописям несколько сборников: «Духовные беседы, произнесенные в Московском Архангельском соборе в 1896—1902 годах» (М., 1910), «Воскресные Евангелия. Сборник проповедей» (М., 1910), «Великий пост. Духовные поучения» (М., 1910; переизданы: М., 1997) и «Духовные поучения» (М., 1911).

Духовная дочь батюшки Анна Ивановна Зерцалова по записям, которые она вела в продолжение многих лет, составила книгу «Духовные поучения. Проповеди протоиерея Валентина Николаевича Амфитеатрова, бывшего настоятеля московского придворного Архангельского собора, записанные со слов одной из его духовных дочерей» (М., 1916; переизданы как «Проповеди»: М., 1995). Всего до нас дошло 185 проповедей, если не считать 14 кратких поучений причастникам.

За время своего служения в Константино-Еленинской церкви отец Валентин был награжден камилавкой в апреле 1875-го и наперсным крестом — в апреле 1879 г.

В 1892 г. епархиальное начальство решило перевести его в другой храм, что причинило пастырю и его духовным чадам глубокую скорбь. В письме к А. Ф. Кони батюшка писал: «Со мною поступили как с работником, который нашел болото, осушил его, очистил, культивировал и начал видеть результаты своих восемнадцатилетних забот, и вдруг у этого работника взяли бы его ниву и прогнали с нее. И это с грубостью жестокой, в присутствии посторонних, с резкими жестами. До сих пор слышатся мне эти слова, произнесенные звучным голосом и в повелительном тоне, обычном в обращении с уличными нарушителями порядка. Но Ваше письмо закалило меня против огня. Теперь буду искать дверей для своего выхода тверже и спокойнее, но несомненно, что ближайшей дверью будет вечность». Пережитое сильно ослабило здоровье батюшки, он стал чаще болеть...

Отца Валентина определили настоятелем в Кремлевский собор Архангела Михаила и возложили на него обязанности благочинного. Штат собора состоял из трех священников, служение было чередным. Новый настоятель стал строго следить за исполнением церковного Устава и пресекать превратившиеся уже в привычку проявления невнимательности и небрежности служащих. Начался ропот, в результате которого отец Валентин едва не расстался с собором. Но в 1895 г. храм был объявлен придворным, и это избавило настоятеля от многих неприятностей.

Вместе с пастырем на новое место перешли его многочисленные духовные чада, и он по-прежнему много времени и сил отдавал их окормлению. Сугубое попечение батюшка имел о бедных, безработных, сиротах и вдовах; одним помогал из своих личных средств, другим — через духовных чад и почитателей, среди которых были богатые купцы, судьи, адвокаты, влиятельные служащие различных учреждений. Они сами просили воспользоваться их возможностями для служения ближним.

В. Н. Зверев, чье детство и молодость прошли в общении с батюшкой, писал: «С течением времени было с совершенной точностью отмечено, что отцу Валентину присущ дар провидения, прозорливости. Он необыкновенно легко понимал душевное состояние к нему обращавшихся, часто затруднявшихся даже высказаться, и, к смущению таковых, часто отвечал па даже еще не поставленные вопросы. По своей природной деликатности отец Валентин старался, чтобы это было возможно менее заметно, но у всех с ним соприкасавшихся составлялось убеждение, что от отца Валентина и его проницательности ничего утаенным остаться не может».

Со временем батюшка все чаще и чаще стал болеть: ноги у него распухали, было трудно стоять; усиливался недуг сердца. «Вот беда моих дней: захворал. Реже стал служить, потому что ноги болят»,— писал он в 1895 г. В декабре 1901 г. отец Валентин в сопровождении дочери Веры ездил в Санкт-Петербург с намерением уволиться со службы в соборе и получить какой-нибудь маленький храм, где бы он мог время от времени служить, но полная потеря зрения в марте 1902 г. сделала для него дальнейшее служение невозможным. Однако попечение батюшки о своих многочисленных духовных чадах продолжалось. В письме к Л. И. Чупрову Вера Валентиновна писала: «Радость и развлечение составляют молитвенные собрания, на которые он собирает своих духовных детей, и народу к нему ходит так же много, как и прежде — целый день».

Среди посетивших больного пастыря был и Николай Беляев, будущий Оптинский старец Никон, в 2000 г. прославленный как преподобноисповедник. Дед его, Лаврентий Иванович Швецов, 33 года служил старостой храма Святых равноапостольных Константина и Елены и был желанным гостем в доме Амфитеатровых. Прощаясь с отцом Валентином, Николай произнес: «Батюшка, благословите меня,— и мысленно добавил:— на монашество». Пастырь медленно, широко осенил его крестным знамением со словами: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа» — и поцеловал в лоб, что юноша воспринял как благословение на монашескую жизнь.

Хотя отца Валентина окружали любящие его люди и спасительный для многих пастырский труд его продолжался, в первое время он тяжело переживал потерю зрения. Мучительно было для него лишиться возможности читать. Всю сознательную жизнь батюшка имел неутолимую жажду знаний. Владея древними и многими новыми языками, среди нескончаемых пастырских трудов он непостижимым образом находил возможность перечитывать книги из своей обширной библиотеки, которую собирал десятилетиями. Теперь ему читали дочери.

Чтобы отец имел больше покоя и жил на свежем воздухе, они перевезли его в новопостроенный дом в Очакове. Но здоровье отца Валентина продолжало ухудшаться, к старым болезням прибавились новые: головные боли, бессонница. «Однако, приняв кротко обрушившиеся на него испытания, батюшка не потерял ни ясности духа, ни присущей ему добродушной веселости»,— писал В. Н. Зверев. Прощаясь во время последней встречи, батюшка сказал ему: «Всегда благодарите Бога... За все, за все... Не огорчайтесь выше меры в несчастии».

Пастырь слабел с каждым месяцем. «У папы сильно болит нога,— писала Любовь Валентиновна в 1906 г.,— ежедневная бессонница, ежедневная головная боль, частые приливы, когда он делается опухлым и красным, как сукно. Возобновились сердечные припадки». 19 июля 1908 г. отец Валентин по крайней слабости не смог принимать посетителей, а в воскресенье 20 июля (2 августа по новому стилю), в день святого пророка Илии, около 11 часов пред полуднем его праведная душа отошла ко Господу.

23 июля в храме Святителя Николая в Щепах, куда накануне был поставлен гроб с телом почившего, Преосвященнейший Анастасий, епископ Серпуховской, в сослужении многочисленного духовенства совершил заупокойную литургию, а сразу же после обедни епископы Трифон и Анастасий в сослужении настоятеля Антиохийского подворья архимандрита Игнатия и прочего духовенства совершили отпевание. Молящихся было так много, что не только храм и обширный церковный двор, но и прилегающие переулки были заполнены народом. На пути следования похоронной процессии, направлявшейся с хоругвями и запрестольными иконами на Ваганьковское кладбище, в храмах звонили в колокола, духовенство выходило совершать литии. Похоронили отца Валентина, согласно его просьбе, рядом с супругой, Елизаветой Ивановной, скончавшейся в 1880 г.

В. Н. Зверев вспоминал: «В десятых годах текущего столетия отец Валентин скончался. Смерть его воспоследовала летом, помнится, во время жатвы. Большинство его знавших тот же час покинули свои дела и заботы и срочно устремились в Москву, чтобы отдать последний долг любимому пастырю. В поездах, шедших тогда в Москву, со всех концов России ехало с той же целью многое множество народу. Боголюбивые Москва и провинция достойно проводили прах отца Валентина к месту его последнего упокоения.

На могиле почившего был сооружен памятник в виде большой плиты с соответствующей надписью. Долгие годы могила батюшки привлекала к себе несчетную семью его духовных детей, служа местом общения осиротевшей паствы».

Незадолго до смерти отец Валентин говорил своим духовным чадам: «Когда умру, идите на мою могилку и поведайте мне все, что вам нужно, и я услышу нас, и не успеете еще вы отойти от нее, как я все исполню и дам вам. Если кто и за версту от моей могилки обратится ко мне, то и тому я отзовусь».

Господь отметил могилу праведника особым знамением. «Навещавшими ее людьми,— свидетельствует И. Н. Зверев,— было замечено, что с наступлением холодов остывшая за ночь гранитная плита, покрываясь утром инеем, воспроизводила на своей поверхности лик почившего отца Валентина. Изображение проступало необыкновенно ясно. Зимой на очищенной от снега плите это изображение было особенно красивым. На голубовато-матовом фоне морозных узоров лик отца Валентина выделялся отчетливо, сверкая на солнце блеском своих причудливых переливов. Под действием тепла изображение постепенно исчезало, неизменно восстанавливаясь при соответственной температуре, и служило великим утешением всем имевшим возможность убедиться собственными глазами в проявлении благодати Божией».

Никогда не иссякал поток людей к могиле пастыря-молитвенника. И после своей кончины пастырь продолжал помогать всем прибегающим к нему. С утра до вечера, сменяя друг друга, здесь служили панихиды. Дни памяти батюшки отмечались торжественно, неоднократно заупокойные моления совершались архиереями.

Безбожная власть разрушила могилу праведника; в 30-е гг. ее зацементировали, чтобы люди не могли брать отсюда землю. Позже запрещено даже останавливаться у могильной ограды, где «для порядка» дежурил специальный человек

Духовная дочь отца Валентина Наталья Ивановна Ширяева смогла сохранить могильный крест батюшки, который впоследствии стоял на ее могиле у храма пророка Божия Илии в Черкизове, и его чтили как святыню. В 1996 г. после реставрации крест был помещен в московском храме Благовещения Пресвятой Богородицы, что в Петровском парке.

В послевоенное время на том месте, где похоронен отец Валентин, было устроено братское кладбище, что предсказал сам батюшка, завещавший вырыть для него могилу поглубже. Но поток людей, идущих помолиться туда, где покоится благодатный пастырь, не иссякает и в наши дни. На месте его погребения установлен памятный крест. Множество людей собирается на Ваганьковском кладбище почтить отца Валентина в дни его памяти.

Воспоминания

Отдельные случаи прозорливости пастыря.

Укажем некоторые из случаев прозорливости батюшки. Одна вдова рано лишилась мужа, прожив в замужестве всего пять лет. Сначала горевала, конечно, о нем, но потом мало-помалу горе ее стало утихать, и ей все хотелось пожить на свободе, ни от кого не зависеть, никому не подчиняться, быть вольной птицей.

Вот стоит она раз в церкви против царских врат; раздается поучительное чтение Деяний апостольских. Стоит и думает: «Ну вот, заживу я теперь, как захочу: тетки не стану слушаться, она стара, на что она мне, а сестер я не боюсь, они мне не указка — значит, отлично, никого не буду спрашиваться, буду жить как захочу».

Стоит она и размышляет так. А батюшка за престолом, на горнем месте. Посмотрела она на него, а он головой покачивает да так сердито глядит на нее; ничего она не поняла, однако же продолжает свою мудреную думу.

Кончилась обедня. Уходит батюшка, идет, благословляет. Она подходит, просит благословения, а батюшка на нее даже и не смотрит, так сердито отворачивается.

«Что такое?» — не понимает она; то с одной стороны подойдет, то с другой, батюшка все сердито отворачивается. Что тут делать? Ужасно тяжело стало у нее на душе.

Батюшка, дорогой! — закричала она уже громко, как-то пробравшись совсем близко к батюшке. — Да благословите же меня, ради Бога!

Благословить тебя, это на какую же жизнь благословить
тебя? Наверно, теперь думаешь: «Ишь, как мне хорошо! Муж умер, тетки я не стану слушаться, она стара, на что она мне, а сестер я не боюсь, они мне не указка! Буду жить, как захочу». Нет, голубушка! Знай же, я буду следить за тобой, не дам тебе воли, будешь меня слушаться, не выйдешь из-под моей власти, каждый шаг твой буду знать. А то, видите ли, ишь, какая умная, я да я, как я хочу, как я захочу, всю обедню меня смущала, все я да я. Так помни же теперь: ты должна во всем меня слушаться, не смей ничего делать по-своему.

Вот тебе и раз! Огорчилась, приуныла моя бедная вдовица, да ничего не поделаешь! С таким пастырем не станешь спорить или противоречить ему.

«Вот какой батюшка великий прозорливец, — прибавила она,— повторил мне все те слова, которые я мысленно произносила во время обедни, узнал мои сокровенные думы, открыл мои суетные желания».

А то вот еще что передавала мне та же вдова: «Стою я раз за обедней против алтаря и все никак не могу проникнуть в глубину премудрости батюшкиной. Ну, положим, батюшка крупные мои поступки и дела знает, а вот, например, мелкие какие-нибудь, «с булавочную головку», разве может он все это знать? Конечно, не знает, это невозможно!» Подумала это она так и успокоилась, что не все же знает батюшка! Кончилась служба, подходит она к северным дверям, батюшка выходит из алтаря, обращается к ней и говорит:

- Нет ли у тебя булавки?

- Нет, дорогой батюшка,— отвечает она,— сейчас попрошу у кого-нибудь.

Тогда батюшка начинает искать у себя и говорит:

- Ишь как жалко, вот ведь нет у меня булавки, и «булавочной головки» нет.

Тут уж не смогла она больше вытерпеть: с воплями бросилась она к батюшке в ноги.

Батюшка, дорогой святитель,— заголосила она,— прости меня, что я усомнилась в тебе. Все-то ты знаешь, теперь твердо верю я в это.

Вот видишь,— ласково поднимает ее батюшка,— а ты вот за обедней все сомневалась, все смущала меня, не дала мне спокойно служить; и что это у тебя в голове все такие мысли бродят? Не знает, не узнает, да за кем другим, а за тобой меньше «булавочной головки» все буду знать, потому что за тобой особенно надо следить, ты уж очень у меня мудреная: но всем разбираешься, до всего допытываешься, как да что, все хочешь по-своему, а этого никак нельзя!

А то раз одна женщина подходит к кресту и думает: «Вот ведь батюшка другим дает просфорочки, а мне, конечно, не даст». Прикладывается она к кресту, а батюшка подает ей две просфоры и говорит: «Не только одну, даже две».

А то вот еще был замечательный случай батюшкиной прозорливости: у одной молодой женщины был муж четыре года в сумасшедшем доме. Она очень любила его, так как хорошо прожила с ним: он ее берег и лелеял, хотя был гораздо старше ее, и она была выдана за него круглой сиротой. Конечно, она очень мучилась за мужа, зная его великие страдания, и первые два года его болезни ей еще можно было навещать его, а последние два года это было совсем лишнее, так как больной не узнавал жены и каждый раз такое посещение терзало еще больше ее наболевшую душу.

Батюшка, видя ее страдания за мужа и понимая, что такими посещениями она растравляла свою душевную рану, запрещал ей навещать мужа, надеясь, что время — лучший целитель всякого душевного горя — скорее затушит ее тоску. Но своевольная особа не хотела понять всей благой цели запрета батюшки. Ей казалось это запрещение неправильным, так как в исполнении его ей представлялось нарушение жениного долга по отношению к больному мужу. Но, не смея ослушаться батюшки, она волей-неволей смирялась и покорялась.

И вот однажды пришла ей в голову «благая» мысль: «Буду ходить к мужу потихоньку, не спрашиваясь, батюшка и не узнает; что все спрашиваться, я и так пойду!» Стоит она в церкви и так думает, а уж не смеет подойти к батюшке за благословением, так как тайный голос говорит ей, что она скверно поступает, решаясь на такое своеволие.

Подают лошадь батюшке, она стоит, провожает его, а сама все старается спрятаться, чтобы не попасться ему на глаза, так как ей уже много раз приходилось испытывать на себе случаи его дивного провидения. Садится батюшка в сани, она стоит за спиной его и думает: «Ну что, батюшка, видишь, пойду и не спросясь, а то еще не пускал, я и сама пойду».

Вдруг батюшка оборачивается, прямо в упор смотрит на нее и говорит: «А кто сделает без спросу, тот останется без носа». Сказал, отвернулся и велел кучеру ехать. Она, однако же, на такие странные по видимому слова не обратила должного внимания и преспокойно пошла навещать мужа. Что же! Немного не доходя до сумасшедшего дома, переходя мостовую, она неосторожно прошла близко от ломовой лошади, которая стояла, дожидаясь своего хозяина. Лошадь вдруг схватила зубами за ее рукав и так сильно прокусила шубу, что добралась до руки. Видит она: бежит мужик и кричит что-то ей, а она стоит ни жива ни мертва, страшно испуганная. Подбежал мужик, отдернул лошадь и говорит: «Разве можно так близко подходит к ней, еще счастье ваше, что так обошлось, а то она могла бы вам и голову проломить или нос откусить, она очень злая. Да где же ее намордник?» Видит: намордник валяется на мостовой, как-то соскочил.

Несчастная особа та чуть не лишилась сознания от пережитого треволнения. Рукав был у ней сильно разорван, рука болела и ныла. Кое-как надев платок на плечи и прикрыв разорванный рукав, она все-таки пошла в сумасшедший дом. Но оказалось, что почему-то в этот день ее не пустили, хотя пришла она в приемные часы: вероятно, ее расстроенный вид возбудил подозрение и ее побоялись пустить к больному.

Итак, не достигнув цели, напрасно пройдя такой дальний конец да вдобавок еще пережив такое потрясение, она измученная вернулась домой. Рука ужасно горела; стала она растирать ее, боясь опасных последствий такой лошадиной ласки. Вдруг точно кто озарил ее: «Это Господь наказал меня за мое непослушание, ведь батюшка же сказал мне: «Кто сделает без спросу, тот останется без носа», и мужик ведь помянул: «Могла бы она вам и нос откусить!»

Вполне поняла она теперь, как опасно своевольничать и не слушаться мудрого наставника. Теперь только она убедилась, что он все знает, за всем следит, обо всем заботится, все охраняет. Страх быть сильно наказанной Господом за непослушание, глубокое сознание своего поступка — так все это подействовало на нее, что ею овладело отчаяние.

А рука все пухнет и горит. С горькими слезами взмолилась она батюшке: «Прости, дорогой святитель, не накажи, больше не буду прогневлять тебя, не дай мне остаться без руки». Так плача и причитая, надумала она помазать руку батюшкиным святым маслом, которое он сам освящал. И что же? Сжалился Господь: рука еще пылает, а боль утихает, мало-помалу жар уменьшается, к ночи почти совсем проходит, только красноватые полосы еще свидетельствуют о бывшей опасности; смилостивился Господь, услышал вопль ее и исцелил руку.

Наутро, кое-как натянув рукав на опухшую еще руку, она пошла в церковь, стоит, дожидается батюшку, а сама думает: «Ну, разгневался теперь батюшка на меня, совсем прогонит от себя». А батюшка идет, благословляет народ, подходит к ней и говорит: «Ну что, рука цела? Ну, пожалел я тебя вчера, удержал лошадь, а то быть бы тебе без носа». А потом, как бы размышляя о чем, говорит: «Ишь ведь, и намордник соскочил, ну, счастлива ты, что все так обошлось, благодари Господа и помни, что значит не слушаться».

Ну не дивный ли пастырь: почти что все он знал, только скрывался под покровом смирения.

Анна Ивановна Вардашкина захотела поехать в Киев. Батюшка не пускает, отговаривает, но трудно покориться и смириться и расстаться с любимою мечтой: давно хотелось побывать в этом городе, а тут представляется удобный случай.

Несколько раз просила она батюшку, но он все не соглашался. Она все продолжала приставать. Тогда батюшка очень сердито благословил ее, как бы давая этим понять, что это против его желания. Обрадовалась она, поехала вдвоем со своей знакомой. Что же! Приезжает в Киев, останавливается в гостинице, разбаливаются у нее вдруг ноги, да так мучительно, что хоть на крик кричи. Долго пришлось пролежать в гостинице, пока боль немного утихла и явилась возможность хотя с великим трудом доставить ее на поезд и отвезти в Москву. Приехала она домой совсем больная, долго еще пролежала в постели, пока наконец батюшка, по слезной просьбе ее, смилостивился и простил ее.

Что же! Съездила она в Киев, сделала по-своему, но ведь не удалось ей побывать ни в одном храме: то, что влекло ее туда, то было закрыто для нее, потому что она исполняла только свое желание, слушалась только своей воли, не согласуясь с волей Божьей, что ясно давал ей понять дорогой пастырь, заранее предвидевший

печальную развязку ее своевольного поведения.

Как мощный дивный орел, постоянно парил он над своим духовным стадом и охранял слабых неопытных овечек от видимых и невидимых врагов. Заранее знал он, где и кому грозит опасность, заранее предупреждал их, дисциплинируя упорных и своевольных, награждая покорных и послушных.

А если только заметит, что сильный бьет слабого, сейчас же вступится за обиженного и придет к нему на помощь. Вот дивный случай его покровительства и защиты: одна уже немолодая женщина, Марфа Евдокимовна, очень чтившая батюшку и около двадцати лет жившая под его спасительным руководством, в ужасном горе подходит раз к батюшке и говорит:

- Батюшка, сестра выгнала меня от себя и не велела больше приходить к ней.

- Что это ты говоришь? — утешает ее добрый пастырь.
- Как выгнала? Она комнату тебе заново убрала, оклеила новыми обоями, полировала мебель, белые занавески повесила, так все и блестит, а ты говоришь: выгнала. - - Иди-ка посмотри, да не плачь, плакать не о чем!

«Что это толкует батюшка! — подумала она. — Про какую это комнату он говорит, видно, шутит, чтобы успокоить меня». И по правде сказать, не придала она значения этим словам, так как сестра ее, уже давно недовольная ею за ее «шатанье» по церквам, решилась совсем отделаться от нее и преспокойно утром выгнала ее из своей квартиры и выбросила все ее вещи в сарай. А потому обиженная женщина, несмотря на приказание батюшки, не пошла из церкви к сестре, а пошла к тетке, которая жила на одном дворе с ее сестрой.

Сидит она, убитая горем, и рассказывает тетке об утреннем происшествии, вдруг вбегает ее сестра и говорит: «Пойди-ка посмотри, как я комнату твою убрала, новая жилица переедет, пойдем-ка со мной». Печальная изгнанница, конечно, и не смотрит на свою сестру, так как еще кипит в ней злоба за ее утреннюю проделку, но сестра ее начинает умолять ее простить ее и пойти с ней посмотреть комнату.

Делать нечего, согласилась она. Приходит и видит, что комната оклеена новыми обоями, мебель полирована, занавески белые, а в переднем углу висят все ее иконы, которые утром были вынесены из комнаты. Все ее вещи стоят на прежнем месте; все так и блестит.

Ничего не понимая, озирается она кругом; вдруг батюшкины слова промелькнули у нее в голове: «Твоя комната заново оклеена, мебель полирована, занавески белые повешены». Не смогла она дальше выдержать, с воплями и рыданиями упала перед святыми иконами и стала громко высказывать: «Пророк, чудотворец, святитель, все-то ты знаешь, все решительно»,— а сама так и рыдает, никак не может успокоиться.

Долго она плакала, долго с благодарностью прославляла Господа за такую защиту и помощь. Сестра ее, слыша непонятные ей слова: «Пророк, чудотворец»,— в недоумении поглядывала на нее, боясь за ее рассудок. Но когда она, успокоившись, передала сестре батюшкины дивные слова, то последняя, со своей стороны, рассказала, как батюшка вразумил ее поправить утреннее «злодеяние».

«Выпроводив тебя,— так передавала она выгнанной сестре своей, — я не находила места от внутренней ужасной тоски и упреков совести. Мне как бы кто властно приказывал опять помириться с тобой и выпросить прощение за обиду. Вдруг я надумала заново оклеить комнату, как можно лучше убрать ее и поставить твои вещи на прежнее место. Сразу же почувствовала себя легко и отрадно и быстро принялась исполнять свое намерение».

Ну, как же после этого не убедиться, что батюшка был осенен великой благодатью, которая раскрывала ему невидимое, объясняла незнаемое. И вот теперь, когда не стало дорогого пастыря, теперь только вполне понимаешь, кого лишились люди в лице его. Куда ни пойди, повсюду такой стон и вопли без него, такая нищета в семьях, нужда, уныние, безотрадность, что и не понимаешь, как эти несчастные вдовы и сироты, безродные, одинокие, будут жить без батюшки. Многие с горя и отчаяния бросились по другим пастырям, ища поддержки и отрады, но не удовлетворились в своем искании и стремлении и уныло должны были сознаться, что не найти им ничего подобного и что надо оставаться теперь в тоске и безотрадности.

Вот еще о каком случае батюшкиной прозорливости рассказывает Прасковья Филимоновна Григорьева: пошла она как-то к знакомым, к которым был приглашен странник Арефий, многими очень уважаемый; и вот когда по примеру прочих знакомых она подошла к нему, то он резко положил ей свою руку на голову и сказал: «Не так живешь»,— и такая тоска от этих слов напала на нее, что она не находила себе места, не знала куда деваться. Пришла она к батюшке, который, увидя ее в таком ужасном, удрученном состоянии духа, сказал: «Тебе надо причаститься»,— и велел ей встать на исповедь. Во время исповеди он положил свою руку ей на голову и сказал: «Деточка, как я тебя люблю за то, что ты у меня очень хорошо живешь». И от этих слов батюшки у нее тоска моментально прошла и у нее стало так покойно и радостно на душе, что она не знала, как и благодарить батюшку за его помощь и облегчение.

Вот еще какой был замечательный случай: подходит один человек, по имени Онуфрий, к кресту, а батюшка обращается к нему и говорит:

—Что это ты за обедней не был?
Удивленный Онуфрий спешит сообщить батюшке:

Как же, батюшка, я не был за обедней, я еще раньше вашего пришел в церковь.

Нет, не был,— подтверждает мудрый пастырь,— ты был в ходу.

Тогда Прасковья Филимоновна подходит к нему и интересуется узнать, о чем он это думал во время обедни, так как батюшка обличил его. «Да, грешен я,— сознался Онуфрий,— во время обедни я все обдумывал, как из церкви пойду к брату, там попьем чайку, закусим и пойдем в ямской приказ (около храма Василия Блаженного) покупать сапоги, а если там не найдется хороших, то и в другое место придется отправиться». И вот какие житейские думы занимали его во время обедни, и мудрый пастырь проник в них и обличил его в неуместном суетном размышлении.

Один раз на паперти Архангельского собора после службы обращается батюшка к Матрене Арефьевне и говорит: - «Матрена Арефьевна, а кто у тебя Евстафий?»

-«Брат родной, батюшка, а что?»— спешит ответить Матрена Арефьевна, недоумевая, почему это батюшка спросил о нем.

-«Ничего»,— возразил пастырь.

Что же? Приходит она домой, а ее уже дожидается телеграмма, возвещающая о смерти ее брата.

Одна женщина была брошена мужем на произвол судьбы с тремя детьми. Она очутилась в безвыходной бедности и, не имея сил переносить свое тяжкое положение, решилась покончить с собой: с младенцем на руках направилась она к Москве-реке, но невидимая сила удержала ее и не дала ей возможности исполнить ее безумное намерение.

Однако же гнетущая крайность заставляла ее многократно возобновлять ее попытку, и она все прохаживалась около реки, ища как бы поудобнее привести в исполнение свой ужасный план. Такое многократное появление около реки женщины возбудило подозрение в местном городовом, который наконец решительно обратился к ней с вопросом, почему она все бродит около воды. Тогда несчастная чистосердечно признается ему в задуманном предприятии, говоря, что она не может больше переносить такого тяжкого бедственного положения, так как должна умереть с детьми с голоду, а потому она и решилась покончить с собой. Городовой, видимо верующий и сердечный человек, стал успокаивать женщину и отклонять от такого ужасного шага. «Что ты,— с жалостью сказал он ей,— да сходи приобщись, и Господь утешит тебя». Несчастная, истомленная душевной мукой женщина с радостью берется за эту мысль и расспрашивает доброжелательного городового, в каком же храме ей можно приобщиться Святых Тайн (так как это был мясоед). Тогда он указал ей на церковь «Нечаянной Радости», говоря, что там служит великий пастырь, у которого всегда бывает много причастников.

Женщина отправляется туда и становится на исповедь. На исповеди она чистосердечно признается батюшке, что хочет покончить с собой, так как ей совсем нечем жить с тремя детьми.

«Что ты! Господь с тобой, — ласково вразумляет ее благой пастырь,— ведь у тебя два крыла, ты еще высоко будешь летать, и мы богатой рукой еще заживем с тобой». Тогда женщина, успокоенная такой благодатной ласковой заботливостью пастыря, немного уже начинает приходить в себя и интересуется узнать у батюшки, про какие это два крыла говорил он ей. Пастырь объясняет ей, что два крыла — это ее двое сыновей. Женщина спешит возвестить батюшке, что у нее не двое, а трое детей, но батюшка настаивает на своем. Неопытная и непонятливая женщина вступает в пререкание с ним и опять утверждает, что ведь у нее три мальчика: два уже порядочные, а третий маленький. А батюшка и не слушает ее.

Что же оказывается? Меньший мальчик вскоре после того заболел и умер, двое же других по молитвам благодетеля батюшки определились в учение к Густаву Листу и стали получать ежедневно по сорока копеек, потом мало-помалу они дошли до дела и получали прекрасное жалованье: один семьдесят, а другой сто рублей. Они оказались примерными сыновьями, покоили мать и дали ей возможность жить прилично, иметь хорошую квартиру и прислугу.

Вот как вырывал из пучины греха и смерти благой пастырь целые семьи и ставил их на твердую почву порядочности и благоустройства.

Одна из батюшкиных духовных дочерей, Авдотья Петровна, подходит к батюшке, он подает ей просфору и говорит: «Она очень тяжелая, но Бог поможет, ты перенесешь». И что же случилось? Муж ее был старостой в одной артели, он был крепкий, видный, здоровый мужчина, пошел он вечером в тот день в артель, внезапно с ним сделался удар, и он вскоре скончался.

Вот о каком случае сообщает Мария Гавриловна Мешкова. Идет она раз с исповеди счастливая и довольная и наталкивается на одну Дуню (тоже духовная дочь батюшки), которая много времени никак не могла попасть на исповедь. Эта Дуня в пылу ропота и говорит:

—Нужно будет идти к другому священнику, к батюшке никак не попадешь!

Марья Гавриловна начинает урезонивать ее и говорит:

—Что это ты, Дуня, так говоришь, да не возьми меня батюшка год, не возьми два, не возьми три, я и то ни к кому не пойду.

Сказала она так и совсем позабыла об этом.

Что же случилось? Прошло некоторое время, становится она на исповедь — батюшка ее не берет, всю его неделю каждый день становится — батюшка никакого внимания на нее не обращает, на другую неделю в субботу становится — батюшка не берет; так проходит несколько недель, но все безуспешно. Ничего не понимает она, сильно начинает скорбеть и беспокоиться, не зная, за что батюшка рассердился на нее.

И вот наступает Успенский пост; 13 августа, после ночного крестного хода в Успенский собор, батюшка остался исповедовать — это была последняя исповедь постом, потому что в Кремле готовились к торжеству открытия памятника государю императору Александру II. Стоит она, глаза у нее все опухли от ее нестерпимо давила тоска. Батюшка не брал ее, хотя она стояла впереди; народ начинал кругом роптать, требуя, чтобы она уходила. Она видит, что действительно ей лучше уйти, и уже собирается отойти от дверки, вдруг батюшка отворяет дверку, выпускает одну исповедницу, берет другую, а ей говорит:

—Стой.

Потом выходит, берет ее и спрашивает:

-О чем же ты плакала?

-Как же, дорогой батюшка, — спешит объяснить ему вся измученная, несчастная Марья Гавриловна, — вы так долго меня не брали?

Как долго? — как бы недоумевает удивленный пастырь.

—Разве прошел год, или два, или три?

Тут только поняла она, почему это все так мудро устроил батюшка и за что он так долго не брал ее, и как бы в подтверждение ее догадки батюшка дает ей спасительное наставление:

—Смотри же никогда больше не хвались.

Да, она похвалилась, она сказала, что если ее батюшка и год, и два, и три не возьмет на исповедь, то все она будет терпеть и дожидаться, а тут вдруг не смогла и несколько недель терпеливо подождать.

Великий пастырь знал, как опасно самохвальство для человека и как оно губительно действует на душу, ослабляя ее лучшие, благородные порывы. Враг всячески старается уязвить душу человека и затемнить ее губительными изгибами духовной гордости и восхваления. Ничто так не противно Господу, как это недостойное кичение человека, который, будучи ничтожным малым созданием, мнит о каком-то своем достоинстве и превосходстве. И вот великий пастырь зорко следил за такой высокопарной порывистостью, мудро, спасительно охлаждая ее вразумительными уроками. Измученная продолжительными нравственными страданиями, душа понимала, в чем она провинилась, и не изъявляла уже больше охоты к дальнейшему высокопарному парению.

Одна из батюшкиных духовных дочерей, Авдотья Петровна, собиралась однажды в светлый день Пасхи к вечерне в собор; вдруг неожиданно пришли к ней гости. Наскоро напоив их чаем, она уговорила их пойти вместе в собор; гости согласились, и вот Авдотья Петровна дорогой все думает: «Господи! Хоть бы батюшка подольше потянул, чтобы застать его в храме». Что же? К удивлению своему, приходит и застает еще конец вечерни; потом батюшка по окончании ее идет по паперти, подходит к ней, благословляет и говорит: «Ну, Дунечка, тянул, тянул, насилу дотянул», — дав ей понять, что ему известно было ее волнение и поздний приход в храм.

Мария Викторовна стоит в соборе (в день памяти святого Виктора) и думает: когда же память моего отца? Вдруг слышит: батюшка в алтаре громко поминает Виктора; подходит она к кресту, а батюшка и говорит ей: «Слышала, как я поминал твоего отца?» Этим он ответил ей на ее недоумение по поводу памяти ее родителя.

Двоюродная сестра матушки Елизаветы Васильевны Воскресенской, Ксения Николаевна Тарарухина, пришла раз в церковь «Нечаянной Радости» и очень сожалела, что не взяла с собой записки о родных, чтобы подать батюшке за молебном. Вдруг она слышит, что батюшка явственно поминает всех ее родных, как она обыкновенно записывала их на записке. Дочь ее обращается к ней и говорит: «Слышишь, мама, батюшка читает нашу записку?». И тут только понимает пораженная Ксения Николаевна, что за дивный прозорливец был батюшка, который, чтобы успокоить ее, сам и без всякой записки переименовал всех ее дорогих близких родных.

Марфа Евдокимовна Суханова подходит раз прикладываться к кресту, а батюшка и говорит ей: «Прыгалка моя, прыгалка». Она обиделась на такое замечание пастыря и подумала: «Что это меня батюшка называет по-детски, какая я прыгалка, что это он придумал?» Кончилась обедня, пошла она пешком в село Мазилово (за Дорогомиловской заставой), и пришлось ей все перепрыгивать через канавы; она была еще молодая, незаметно перепрыгнула пять-шесть канав, но такой непривычный маневр скакания заставил ее немного призадуматься, ей припомнились странные слова батюшки: «Прыгалка моя, прыгалка». Посмотрела она случайно вбок и вдруг видит: едет батюшка (он тогда тоже жил в Мазилове). Увидав ее, он крикнул: «Ну что, прыгалка, не правда ли, ведь я верно назвал тебя, а ты еще обиделась на меня и подумала, что я зря сказал».

Да, перед батюшкой все ясно раскрывалось: наша порочность, неправды, неправильности, греховность, — он все видел, во всем мог разобраться, а потому можно понять, сколь беспредельно велика была его пастырская деятельность при такой поражающей массе несметных семей, личностей, жизней. Надо было все распределить, выровнять, устроить; надо было всех заставить веровать, каяться, умиляться, молиться. Истинно дивный, великий был наш незабвенный старец-пастырь! Старчество — это великое подвижничество на земле. Старцы — это высшее духовное воинство, назначенное и поставленное Господом для руководства и спасения людей; они высоко чтутся во все времена. Если при монастыре бывает старец, то перед ним преклоняется весь монастырь; игумен, и тот руководствуется его советами и наставлениями. Вот такого-то великого старца дал нам Господь в наставники и руководители, а потому как горячо мы должны благодарить Господа, что удостоились знать его, наставляться им, получать его пастырское благословение.

А то раз готовилась одна духовная дочь батюшки к исповеди; стоит, дожидается, а в голове ее пробегает соблазнительная мысль, как хорошо она после обедни попьет кофе с приготовленными сливками. Зовет ее батюшка, входит она к нему исповедоваться, а он вдруг отвечает на ее суетное желание: «А ведь кошка разлила ваши сливки!» Можно понять, как поразилась такому провидению смущенная барыня; приходит она домой, а кухарка со слезами сообщает ей, что кошка разлила все сливки.

Монахиня Князе-Владимирского монастыря, лежащего близ Одинцова, просила написать следующее: когда она поступала в монастырь, то пришла к батюшке просить его благословения. Он благословил и сказал: «Через десять лет тебе придется побыть в миру и пострадать». И действительно, через десять лет после поступления в монастырь пришлось ей по послушанию поехать в Москву. Приехала она в Москву, вдруг почувствовала себя нехорошо, заболела у нее голова, затряслись руки, прилегла она, а ее стало тошнить кровью, и так много вышло крови, что она уже и не думала, что останется жива. Позвали доктора, он велел ей лечь в больницу, отправили ее в Старо-Екатерининскую больницу. Не успела она выздороветь, как началось у нее воспаление легких, и она тяжело страдала и пролежала два месяца. Великий пастырь за десять лет предупредил ее, что с ней будет, и все в точности так и исполнилось.

Один человек пил вино; батюшка раз исповедовал его в церкви «Нечаянной Радости», ударил его по шее и сказал: «Смотри, не пей, а если будешь пить, то умрешь ударом». Но он не послушался благого вразумления пастыря и через несколько лет действительно умер от удара.

Одна женщина никак не могла попасть на исповедь к батюшке; стоит она и думает: «А что если подойти без исповеди, батюшка и так причастит, ведь не один же он исповедует, а также и отец Платон, почему он может узнать, исповедовалась я или нет». Батюшка в это время стоял и приобщал народ. Вдруг раздаются грозные слова батюшки: «Ты у кого исповедовалась?» Смущенная женщина, помыслившая о возможности причащения без исповеди, видит, что стоит перед Святой Чашей какая-то фигура в черном платке и ничего не отвечает батюшке. Тогда батюшка опять гневно повторяет свой вопрос; обвиненная личность бросается ему в ноги и признается, что она ни у кого не исповедовалась. Можно понять, что почувствовали окружающие при таком грозном обличении пастыря. «Пошла вон из храма»,— послышался карающий возглас батюшки, и трепещущая личность поспешила поскорее удалиться. Та же женщина, которая помыслила так сделать, сама трепетала всеми своими членами, как бы обличенная пастырем в ее тайных подобных думах. Он показал, что от него никак не укроешься; если он допускал людей к Святым Тайнам, то он отлично знал, кого он допускает, никто не смел подойти к Святой Чаше неприготовленным и не очищенным искренним, горячим покаянием.

Одна бедная женщина, не имея средств к жизни, задумала нанять побольше квартиру и сдавать комнаты жильцам, чтобы как-нибудь обеспечить свое тяжелое существование. Подыскала она подходящую квартиру и пришла к батюшке попросить его совета и благословения. Батюшка одобряет придуманный ею план и благословляет ее.

Сняла она квартиру, внесла за месяц; но неделя, другая проходит, а жильцов все нет. В сильном беспокойстве не знает она, как ей быть, чем опять заплатить за квартиру, и вот подходит она к батюшке и просит помолиться, говоря, что комнаты ее не сдаются и она не знает, что ей делать. «Хорошо,— ласково утешает ее дорогой пастырь, — я завтра к тебе приду». Изумленная женщина не помнит себя от радости, спешит скорее домой, начинает мыть и украшать всю квартиру. Долго мыла и охорашивала она все помещение, долго самым тщательным o6paзом убирала свое жилище, чтобы как можно лучше приготовить все к встрече дорогого гостя; и вот на другой день приходит один жилец и снимает у нее комнату, потом другой, и тоже снимает комнату, но хозяйка с нетерпением все ждет пастыря. День проходит в томительном ожидании, батюшки нет, на другой день она тоже начинает ждать и волноваться, но опять напрасно но. Тогда она идет в собор и в тоске обращается к батюшке и говорит:

Что же это ты, драгоценный батюшка, только посмеялся надо мной: обещался приехать и не приехал?

Как? — спрашивает ее удивленный пастырь. — Разве к тебе не переехали жильцы?

Как же, переехали,— спешит подтвердить женщина.

Ну, видишь, — продолжает дорогой попечитель, — вот я и был у тебя.

Чудеса и исцеления пастыря после его блаженной кончины.

Дорогой хранитель-батюшка и по смерти не оставляет своих духовных детей и быстро отзывается на их запросы и недоумения. Рассказывают о бесчисленном множестве случаев помощи и исцеления на его могиле, а также о его явлении духовным детям во сне с мудрыми ответными речами.

Одна бедная старушка два раза удостоилась явления усопшего пастыря наяву. В первый раз он явился к ней в золотой ризе и камилавке, а во второй раз в серой рясе с крестом на груди.

Это второе явление было очень дивно и знаменательно. Стоит она перед портретом Оптинского старца Амвросия и говорит: «Вот ведь у этого батюшки все его духовные дети пристроены, а у нашего батюшки многие бродят по свету без крова и без средств». Потом мысленно она обращается к своему дорогому пастырю и говорит: «Что же это ты, дорогой наш батюшка, не пристроишь нас куда-нибудь?» (Так обращалась она и взывала к батюшке, потому что по старости и слабости ей уже трудно было жить не пристроенной.) Вдруг явился к ней сам батюшка в серой рясе и осенил ее крестным знамением. Явление это было столь тихое и благодатное, что Надежда Николаевна нисколько не смутилась и даже сама вступила в разговор с усопшим пастырем.

Как там живется, батюшка? — стала допрашивать она.

Да не так, как здесь, — уклончиво возразил на это пастырь.

Батюшка, мне очень трудно жить, — с жалобой обратилась она к своему верному хранителю-пастырю. Потерпи, — отечески ласково старался успокоить ее благой наставник.

Батюшка, я очень слаба, я скоро умру, — продолжала жаловаться и поведовать свои скорби бедная старушка.

Нет, еще не умрешь: ты не готова, — ответил ей на это
явившийся пастырь и несколько раз осенил ее крестным знамением, после чего сделался невидимым.

Вот какого явления удостоилась малая, незначительная старушка. Как при жизни он ласкал и утешал несчастный, бездольный, заброшенный люд, так и теперь он явился к горемычной, слабой, никому не нужной служанке со словами утешения и терпения.

Другая старушка, няня Матрена, вскоре после кончины батюшки получила великую помощь от него. Нечаянно иголка вошла у ней в руку и причинила ей сильное страдание; надумала она взять воску со свеч, которые возжигаются на могилке батюшки, приложила его к больной руке, крепко завязала на ночь повязкой и заснула.

Наутро просыпается она и, к изумлению своему, не ощущает никакой боли в руке, развязывает она повязку — и что же она видит?! Иголку, которая вышла на воск, как бы магнитом притягиваемая благодатным воском.

У одной девушки, Мани, сильно болели зубы. Явился ей во сне батюшка и спросил, что с ней. Она пожаловалась на сильную зубную боль; тогда батюшка провел своими пальцами по больной десне, и она сразу же почувствовала сильное охлаждение ее и сейчас же проснулась. Что же? Боль прошла, и до слуха ее донеслись даже удаляющиеся шаги пастыря.

Вот какие явные чудеса благодати Божией удостаивались видеть простые верующие души; своей горячностью и чистотой веры, своей незлобивостью и смиренностью они уподоблялись тем младенцам, про Вот какие явные чудеса благодати Божией удостаивались видеть простые верующие души; своей горячностью и чистотой веры, своей незлобивостью и смиренностью они уподоблялись тем младенцам, про которых Сам Господь наш Спаситель сказал, что «ангелы их... всегда видят лице Отца» Небеснаго.

Николай Васильевич от переутомления страдал головной болью и нервным расстройством. Поехал он к батюшке на могилку и горячо просил об исцелении. Благой пастырь на своей могилке послал ему быстрое исцеление, так что ОН совсем здоровый и бодрый вернулся домой.

Одна женщина проходила мимо могилки пастыря и, увидав, что служит архимандрит, остановилась и стала усердно молиться; у нее было какое-то важное дело, и вот она стала просить батюшку помочь ей в этом деле. Что же? Приходит она домой, и, к ее удивлению, все устраивается как нельзя лучше, и она постигает, как велик пастырь, о котором случайно узнала на Ваганьковском кладбище.

Одна девушка, Павла Бородина, долго была без места и очень сокрушалась о своем бедственном положении. И вот она услыхала от своих знакомых, что на Ваганьковском кладбище похоронен великий пастырь, который при жизни своей творил много чудес и исцелений, который и теперь благостно помогает всем, с верою прибегающим к нему. Она идет к нему на могилку и начинает горячо просить его указать ей какое-нибудь местечко (она была хорошей белошвейкой). Что же? Приходит она с кладбища домой, и к вечеру вдруг заявляется к ней ее знакомая, которая хочет открыть мастерскую, и предлагает ей поступить к ней в мастерицы. Павла, конечно, с радостью принимает выгодное для нее предложение и горячо благодарит дорогого пастыря, который так скоро помог ей и утешил ее. Она поступает в белошвейное заведение Лебедевой-Демидовой и ведет деятельную жизнь честной труженицы.

Одна духовная дочь батюшки приехала в начале января месяца прошлого года к своей знакомой в село Богородское. Дорогой она сильно простудилась и по приезде захворала: в ночь с нею сделался большой жар, она металась и бредила. Знакомая ее не знала, что и делать. И боясь, как бы она не умерла, хотела уже известить в Москву о ее болезни. Истомившись над больной всю ночь, она легла отдохнуть среди дня и заснула. И вот видит во сне, что входит в комнату какая-то женщина, вся в черном, и становится в передний угол, начинает молиться, потом подходит к ее постели и говорит: «Успокойтесь, батюшка ее к вам прислал на десять дней», после чего величественно удаляется. Видение это было так дивно и знаменательно, что она сейчас же проснулась, и в глазах ее даже мелькнуло черное одеяние удалявшейся женщины. Она вскакивает с постели, подходит к больной и замечает, что та ровно спит и дышит: больной стало лучше, но все-таки она была очень слаба и не могла вставать с постели. И действительно, девять дней она прохворала, а на десятый уже могла прохаживаться по комнате и стала собираться в Москву; таким образом, прожив десять дней в Богородском, благополучно вернулась в Москву и прямо поехала на могилку дорогого батюшки благодарить за свое исцеление.

У Анны Петровны заболела очень поясница, так что она ходила согнувшись. Она с трудом добралась до могилки. И вот со слезами припала она к ней и стала просить дорогого целителя-батюшку облегчить ее боль. И что же? Тут же у могилки она почувствовала себя легче и веселая и бодрая возвратилась домой.

У В. И. Гусевой очень заболели глаза, так что она ничего почти не видела; явился ей в сновидении батюшка: будто бы он находится в Архангельском соборе, в исповедальне; она подошла к нему, он дотронулся до ее глаз, она проснулась и уже не стала ощущать никакой боли, и с тех пор она стала хорошо видеть. Дорогой пастырь как при жизни охранял ее и целил ей глаза, так и после смерти не оставляет ее и быстро является к ней на помощь.

Сестра Варвары Ивановны была больна, и вот увидала она во сне батюшку в мраморном храме. Батюшка подошел к ней в золотой ризе и с митрой на голове; он берет ее за руку и ведет в храм молиться, после чего она просыпается здоровой и бодрой.

Агафья Петровна рассказывала, что она видела на могилке одну барыню, которая сообщила ей, что у нее умирает СЫН И что она приехала из Калуги, потому что ей во сне явился незнакомый старец, сказал ей: «Поезжай в Москву на Ваганьковское кладбище и помолись на моей могилке»,— причем назвал себя, и она сейчас же собралась и поехала в Москву.

Одна знакомая матушки Елизаветы Васильевны Воскресенской не знала батюшки, но слышала много от Елизаветы Васильевны про его великую помощь в болезнях и скорбя. Она сильно страдала болью в ногах, и вот когда она прочитала книжку о его пастырской деятельности, то горячо обратилась к нему и просила его исцелить ее. Что же! Наутро встает она, но уже не чувствует никакой боли. Не зная, как еще ей верить этому, она прохаживается по комнате, ступает на ноги, но они совсем крепко и безболезненно двигаются. Домашние тоже поглядывают на нее, видя, что она радостно и бодро ходит по комнате, тогда как прежде еле ступала и передвигалась, и наконец все должны были убедиться в чудесной помощи дорогого пастыря, ниспосланной им при одном только молитвенном обращении к нему.

Леночка Иванова летом 1910 года поехала помолиться к святому Тихону Калужскому. Приехала она оттуда сильно взволнованная и стала проситься у матери отпустить ее туда в монастырь, говоря, что она все хворает в миру, а в монастыре ей будет легче жить. Но мать ее еще при жизни батюшки видела, как он не любил неопытную пылкую молодежь отпускать в монастырь, зная, насколько монашество — великий ответственный подвиг, а потому она стала уговаривать дочь оставить свое намерение и продолжать хотя и мирскую, но скромную и деятельную жизнь. Но никакие просьбы, слезы и уговоры матери не помогали — сбитая с толку, расстроенная девушка все твердила свое, не слушая никаких доводов и резонов матери.

Тогда мать, видя, что с дочерью ничего не поделаешь, начала обращаться к своему дорогому пастырю, который творил ей столько чудес при жизни своей, и просить его, чтобы он вразумил ее непокорную дочь и указал бы, угодно ли Господу ее своевольное намерение. И вот в одну ночь Леночка видит во сне батюшку: будто бы она стоит поодаль от него, а к нему подходит его младшая дочь и просит у него благословения пойти в монастырь. Но батюшка видимо недоволен и взволнован ее просьбой и говорит: «Нет, в монастырь я тебя не благословлю, жаль мне тебя, нет, нет, нет, тебе не надо идти в монастырь». Слыша такой строгий, решительный отказ пастыря, Леночка стоит, не трогается с места и не решается просить о том пастыря, от чего он строго отклоняет свою дочь. И вот она просыпается, и точно гора сваливается с ее плеч; у нее проходит желание идти в монастырь, и мать, видя ее такой веселой, в недоумении спрашивает ее, уж не открыл ли ей чего во сне батюшка. Леночка передает ей свой сон, и мать ее, видя такое дивное заступничество дорогого пастыря, не знает, как и благодарить его за его ангельское попечение о них.

Знакомая их из Третьяковской богадельни рассказывала, что она при жизни батюшки не знала его, но после его смерти, слыша о его чудесах и исцелениях, стала горячо призывать его в молитве и поминать его имя при чтении Псалтири. И таким образом она всей душой стала стремиться к нему и так уверовала в него, так всем сердцем принимала дивные рассказы о его праведности и прозорливости, что великая отрада наполняла ее душу.

Но еще мало духовно воспитанная душа ее искала отклика и удостоверения в правильности такого своего горячего стремления к незнакомому пастырю, и однажды, ложась в постель, она со слезами обратилась к небесному праведнику с такими чистосердечными словами еще малой, но уже ярко зажегшейся веры: «Батюшка, если ты такой великий служитель Христов, как говорят о тебе, скажи мне: угодно ли тебе мое обращение к тебе, принимаешь ли ты его — открой мне, что ты не отвергаешь моих грешных молений за тебя». И умиленная, взволнованная, утомленная таким горячим воззванием к пастырю, она засыпает и вдруг слышит голос около себя, хотя ни фигуры человека, ни обличия не видит: «Многие, многие поминают меня, и ты поминай». Это повторяется до трех раз, после чего она сейчас же просыпается.

Можно понять, с каким восторгом и радостью она принимает этот ответ небожителя-батюшки и как вся озаряется бесконечной любовью и благодарностью к нему. Да! Он и ее, смиренную рабу Божию, не отвергнул, приняв под свою защиту и покровительство и разрешив ей невозбранно обращаться к нему в заупокойных молитвах.

Это послужило благодатным толчком и в дальнейшей ее деятельности; впоследствии она часто обращалась к блаженно почившему пастырю за помощью и исцелением. Так, вскоре после этого опасная болезнь изнуряет весь ее организм и приводит к дверям гроба, но она не теряется в своем печальном безнадежном положении: недавний опыт получения чудесного ответа от батюшки побуждает ее вновь обратиться к нему, но уже не с духовными запросами пытливости и неопытности, а с мольбой о помощи и ходатайстве перед Господом, и дивный праведник откликается ей и не замедливает осветить еще неясную, неразвитую душу ее яркими лучами Божьего милосердия: она видит во сне часовню Иверской Божией Матери и двух священников, которые входят в нее; в одном она по портрету узнает нашего батюшку, а другой — белокурый, высокий, и она обращается во сне к этому последнему и спрашивает его, указывая на другого священника: «Скажите мне, что — это отец Валентин?» Получив утвердительный ответ, она подходит к батюшке Валентину и просит у него благословения. Он троекратно благословляет ее, причем проводит по ней крестообразную черту; она тотчас же просыпается и даже чувствует прикосновение холодной благословляющей руки пастыря. И что же? Болезнь ее проходит, и она быстро поправляется.

Девушка Евгения страдала очень зубной болью. Ее знакомая посоветовала ей сходить на могилку батюшки, попросить у него исцеления. Она идет на могилку и прикладывает больную, воспаленную щеку к рыхлому снегу и с горячей мольбой призывает батюшку и говорит: «Не отойду, пока не поможешь мне». Казалось бы, по закону физики при таком опасном прикосновении разгоряченной щеки к холодной поверхности могла бы произойти весьма печальная реакция, но по закону веры произошло чудесное исцеление: больная Евгения чувствует, что боль ее утихает, она уже возвращается домой радостной и счастливой.

У П. Т. Кузнецова в июле 1910 года оказались признаки холеры. Один из мастеров его, столяр А. И., отправился на могилку батюшки, взял листков с липы, растущей около его могилки, обварил их горячей водой и дал пить эту воду больному — больной сейчас же исцелился.

Одна духовная дочь батюшки видела его во сне в средних числах июля 1910 года; батюшка сказал: «Мне надо устраивать стол К-м». И что же оказалось? Девице К-й в тех же числах июля пришлось познакомиться с одним видным молодым человеком, который 20 июля сделал ей предложение, прося ее руки; родители, видя подходящую партию для своей дочери, ничего не имели против этого брака, и быстро все было собрано и приготовлено к свадьбе, потому что сам благой пастырь взялся пышно устраивать свадьбу и свадебный стол.

В июле 1910 года с С. И. И. случился один неприятный финансовый казус. Владелец дома, в котором помещается его большой ламповый магазин, объявил ему, что набавляет за помещение тысячу рублей и требует заключения контракта на шесть лет.

Это было сказано так строго и решительно, что сильно взволновал о И., которому угрожала, за несогласие на это условие, неприятность подыскивания и переселения в другое помещение. Жена И., видя, что единственная надежда на великую помощь их ангела-хранителя батюшки, сейчас же едет на кладбище, приглашает священника и просит его отслужить панихиду, причем обращается к дорогому попечителю-пастырю и горячо молит его вступиться своей благостной помощью и защитой. Приезжает она домой и, к своему крайнему изумлению, узнает, что в ее отсутствие хозяин призывал ее мужа к себе и предложил ему набавку на помещение вместо тысячи рублей только сто рублей и заключение контракта на три года. Вот как быстро откликнулся неизменный драгоценный их попечитель-пастырь, вот как скоро мог он загасить тревогу и водворить мир и порядок, наделить счастьем и благополучием людей, с верою и любовью обращающихся к нему.

Татьяна Степановна в августе 1910 года сильно была больна: болели у нее голова и бок; ей посоветовали съездить к батюшке на могилку и попросить священника отслужить панихиду. Она послушала и съездила. И после того видит батюшку во сне, будто бы он служит в малой церковке, и во время молебна, при чтении Евангелия, он приложил сию священную книгу к ее больной голове и во все время чтения держал на ней; после этого она проснулась совсем здоровой и не ощущала никакой боли.

В Успеньев день одна женщина рассказывала на могилке, как она чудесно исцелилась. Накануне Преображения заболела она рожей, все лицо ее распухло, и она с ужасом подумала, что она, вероятно, долго будет хворать, а потому может лишиться занимаемой должности. И вот в сердечной тревоге обратилась они к батюшке и просила исцелить ее. Она забылась и во сне услыхала батюшкин голос — батюшка служил. После этого пробудилась она от сна и почувствовала, что ей гораздо стало легче опухоль быстро стала опадать, и в короткое время она стала совершенно здоровой.

20 августа 1910 года на могилку батюшки пришла одна женщина, которая рассказывала, что она целый год добивалась узнать, где схоронен батюшка, никак не могла дознаться, а ей очень хотелось побывать на могилке, так как на нее напала сильная тоска и она не знала, как избавиться от своего томительного состояния духа. И вот 19 августа при шествии крестного хода в Донской монастырь с ней разговорилась одна ее знакомая, которая сообщила ей, что она долго была в ужасном состоянии духа, но что ей посоветовали сходить на могилку батюшки Валентина; она сходила, и на могилке же его прошла тоска ее, и ей сделалось легко и радостно. Слушательница поспешила узнать, где схоронен батюшка Валентин, и на другой же день пошла отыскивать его могилку.

Вот сколько было замечательных случаев помощи и исцелений от батюшки после блаженной кончины, да разве возможно пересказать все то, что расточал и расточает повсюду дорогой наш хранитель-батюшка, великий молитвенник земли Русской! И в богатые красивые хоромы, и в жалкие сырые помещения — всюду неустанно проникает он и своей благостной небесной любовью и лаской спешит отереть слезы горя и страданья, спешит загасить тоску сиротства и горемычности. Как тепло и отрадно живется всем под его охраной и любовью! Стоит только с верой и любовью обратиться к нему — и он сейчас же отзывается полнотой своей ласки и любвеобилия.

1 сентября 1910 года, на день памяти дорогого батюшки (1 сентября — день его рождения), храм Ваганьковского кладбища приготовился к великому торжеству. Преосвященный владыка Трифон пожелал отслужить заупокойную литургию по усопшем пастыре. Невозможно передать того благоговейного восторга, который ощущался присутствующими при совершении этой высокоумилительной торжественной службы. Совершена была заупокойная литургия соборне, при участии архимандрита Чудова монастыря Арсения, архимандрита Антио-хийского подворья Антония, Афонского иеромонаха Аристок-лия и многих других протоиереев и иеромонахов. Это было особенное общее ликование: великое благоговейное служение, чинное пение прекрасного хора певчих, блистание света множества возжженных свечей — все это приводило молящихся в трепетное молитвенное умиление. По окончании литургии преосвященный владыка произнес высокопрочувствованное слово о духовных заслугах усопшего пастыря и любви к нему его духовных детей, и по совершении краткой панихиды в храме он в сопровождении всего духовенства с крестным ходом отправился на могилку батюшки для совершения на ней литии.

Как глубоко возрадовались и возликовали все духовные дети усопшего пастыря, видя такое прославление их дорогого батюшки, видя, с каким благоговением и любовью собрались представители высшего духовенства, чтобы почтить день его рождения, день его вступления на славное земное поприще.

Да! Все больше и больше стал светить миру наш дорогой неоцененный пастырь! Бог даст, скоро, скоро и ближнии и дальнии малые и большие, и знаемые и незнаемые будут познавать величие и духовную красоту его мощного благодатного духа и больше и больше будут питаться и наслаждаться от щедрот его. Теперь же мы, все духовные дети сего пастыря, возблагодарим Бога о ниспослании нам: и счастием, и радостями жизни, и духовным и материальным благоустройством. До позднего вечера толпился народ, будучи не в состоянии оторваться от родной могилки, которая покоила в себе тело великого молитвенника и дивного пастыря.

И вот поздно вечером приходит со службы на могилку одна барышня, тоже духовная дочь батюшки, сильно расстроенная и в большом горе. Поклонившись своему дорогому пастырю, она обращается к своей знакомой и рассказывает ей, что сестра ее, вдова, находится в крайне опасном душевном потрясении. Она почти ничего не ест, говорит о каких-то своих великих грехах, даже покушается лишить себя жизни. Можно понять, что должна была переживать семья, состоящая из старушки-матери, сестры больной и ее сына, молодого человека, служащего на приличном месте. Больная постоянно высказывается, что она такая величайшая грешница, что ей не может быть и помилования от Господа, а потому она должна покончить с собой. Она избегает храма и молитвы, боится всего духовного, забирается в чулан и сидит там целые часы, к великому ужасу домашних, которые в постоянном страхе за нее не знают, что делать. И вот измученная барышня (сестра больной) изливает на могилке все свое душевное страдание и горечь. Знакомая ее, которой она изложила свое горе, поручила ее находившейся здесь же на могилке матушке Елизавете Васильевне, которая, выслушав, в чем дело, решилась помочь несчастным.

Дорогой пастырь и по смерти облегчил горе. (Елизавета Васильевна узнала, что больная живет около храма Козелыцан-ской Божией Матери. Чудотворная икона была особенно чтима ею.) Елизавета Васильевна на другой же день отправилась к больной. Та встретила ее крайне сурово и не хотела говорить с ней. Такой прием нисколько не устрашил матушку. Ей уже несколько раз приходилось иметь дело с подобными больными. Она знала, что в таких случаях нужно возложить все упование на помощь Божию. Она постепенно стала уговаривать больную ходить в храм Божий, подготовляя ее к Святому таинству Приобщения, которое своей всеславной благодатью единственно может целить и исправлять подобную духовную немощь.

Принявшись за такое благое дело, матушка решилась не отступать от него, а потому, несмотря на обидные увертывания больной, преспокойно сама заходила за ней и вела ее в храм. Больная в лицо ей говорила всевозможные оскорбительные замечания, не хотела собираться, почти выгоняла матушку, но Елизавета Васильевна не смущалась этим. Она понимала, что враг всецело овладел своей жертвой и не может легко расстаться с ней. Но с верующей и смиренной матушкой врагу трудно было бороться: все его нападки она смело отражала силою креста и именем Господним; посрамленный диавол должен был удалиться.

Итак, дело начато. Больная ходит в церковь, вот ее уже приводят на исповедь к весьма уважаемому пастырю, отцу А. (он служит в маленькой церкви в одном из переулков Пречистенки). Он исповедует ее, очищает от духовного омертвения и допускает к Святейшим Тайнам. Только того и надо было ревностной Елизавете Васильевне. Возрадовалась она, что омраченная диавольским вторжением душа наконец очистилась и освятилась.

Дальше дело пошло быстро и радостно. Несколько раз больная приобщалась Святых Тайн; стала чувствовать себя лучше и лучше. Елизавета Васильевна повезла больную на могилку к батюшке и горячо благодарила своего дорогого попечителя, что он дал ей возможность несчастную, страждущую опять вернуть в лоно Церкви. Вскоре после того больная, раз сидя в комнате, вдруг ощутила такое спокойствие, такое тихое блаженное состояние, что вполне поняла, что с нее все снято и она совсем исцелилась от прежнего духовного недуга, который мог повергнуть ее в пропасть гибели и отчаяния. Теперь она совсем здорова, ходит в храм Божий, часто приобщается Святых Тайн, ходит на могилку к дорогому пастырю и благодарит его за свое чудесное исцеление.